если бы взять Васяткину мать, картины которой демонстрировались в Москве, и сравнить с косоруким Матешей, что когда-то в деревне расписывал горшки и дуги.

Из рассказов деда Васятка усвоил, что раньше, «в мирное время» (какое это время, он не знал), мастера были не в пример нынешним, и товар был совсем иного рода, и одни сапоги можно было носить лет двадцать, время от времени меняя подметки, и последние такие сапоги он отдал одному командиру, когда наши войска освободили деревню, потому что тот угодил в какую-то колючую спираль и так изорвал свои, что стыдно было смотреть. И в его сапогах тот командир дошел до Берлина и даже прислал оттуда письмо.

А бабка теперь сама ходила за водой и, подолгу оставаясь у колодца, рассказывала про Васятку и про то, как бог услышал ее молитвы, и когда она наконец возвращалась, то в ведрах застывала вода и надо было пробивать ковшиком, чтобы ее вылить.

3

Ботинки были готовы вечером в воскресенье. Васятка положил их отдельно и потом часто прибегал и смотрел, не запихнула ли их бабка в свой мешок. На другой день начинались занятия в школе. Нужно было собрать книги, кое-что почитать и повторить — в общем, хлопот набиралось много, и для Васятки это было хорошим предлогом, чтобы лечь спать после всех. Уже раздевшись, он сбегал за печку в последний раз полюбоваться на свою работу и уснул со счастливой улыбкой на липе.

Утром он сразу вспомнил про ботинки, и на душе у него стало радостно, как будто уже наступила весна и на улице пели птицы. Завтракая вместе с дедом, он соображал, как бы незаметно положить их в противогазную сумку, с которой он ходил в школу. Он первым вылез из-за стола, и как только дед, закашлявшись, пошел покурить, Васятка схватил учебники и за печкой стал собирать сумку. Ботинки заняли много места, Васятка подумал немного и решил учебники оставить, а сверху запихнул только старую газету.

Бабка, как обычно, провожала его до калитки.

— В школе-то смотри не засиживайся, — говорила она. — А то дедушке без тебя скучно. Одному-то ему не больно работается.

Васятка вышел на дорогу и оглянулся. Крайнее окошко слабо светилось, — должно быть, дед уже сел за свой верстак. Васятка представил, как он сидит один, согнувшись и вытянув ногу, и ему стало так тоскливо, словно он навсегда уходил из родного дома.

Школа помещалась на выгоне за деревней, в здании бывшей ветлечебницы. Лошадей в колхозе не осталось, и в этом большом холодном помещении оборудовали классы. Чтобы добраться туда, нужно было перейти через овраг, а потом пересечь продуваемое ветром поле; обычно Васятка под гору бежал бегом, но теперь он только поглядел в ту сторону и быстро зашагал к почте.

Шофер дядя Миша возился около машины, и Васятка попросил взять его с собой.

— В город? — спросил дядя Миша, быстро оглядев Васятку, и стал крутить заводную ручку.

Васятка кивнул.

— Бабка, что ль, посылает?

— Нет, я сам.

Мотор заработал, и дядя Миша бросился в кабину, пока он не заглох. Васятка ждал.

— Ну залезай. Сегодня день не базарный, у меня пусто.

Васятка залез, и они покатили.

Было еще темно. Широкая дорога, кое-где переметенная за ночь, ярко блестела впереди, и по сторонам ничего не было видно, и Васятке казалось, что, кроме этой дороги и их машины, больше ничего нет на всем свете, и если свернуть направо или налево, то провалишься в темную пропасть, у которой нет дна.

— Что ж у тебя за дела в городе? — опять спросил дядя Миша.

— Нужно, — неохотно ответил Васятка.

— А как же школа?

— Догоню.

Васятка боялся расспросов и сидел молча. Дядя Миша имел сердитый вид; часто кашлял и, чтобы легче было дышать, расстегнул свой засаленный полушубок, а когда Васятка посмотрел на его ноги, то увидел огромные солдатские валенки, разрезанные сзади и сшитые затем дратвой.

С того дня, как Васятка встретил на рынке девушку в брезентовых туфлях, он при встрече с людьми прежде всего смотрел им на ноги, чтобы узнать, кто в чем ходит. Ходили в разном. Многие носили вот такие серые, словно чугунные, валенки, какие были теперь на ногах у дяди Миши. Васятка знал, что эти валенки снимали с убитых солдат, предварительно разрезав голенища, и когда он видел их, ему становилось как-то не по себе.

— Говорят, скоро карточки отменят и товару всякого завезут — страсть, — ни к кому не обращаясь, сказал дядя Миша.

Васятка промолчал.

На рынок он пришел в десятом часу и очень удивился, не встретив там обычного оживления. Столы под навесом были пусты, на них сидели нахохлившиеся воробьи. Палатки и ларьки тоже были закрыты, работала только чайная. Васятка прошел через всю площадь от одних ворот до других и немного постоял у газетного киоска. Но торчать тут без дела не имело смысла, да и ноги начали мерзнуть, и Васятка решил второй раз обойти рынок. Часа через два народ стал собираться, но это все были случайные люди, и торговля не шла ни в какое сравнение с тем, что творилось тут в воскресенье.

На том месте, где бабка продавала ботинки, сейчас сидел, болтая ногами, какой-то парень в меховой шапке, и когда Васятка проходил мимо, он крикнул:

— Чего продаешь?

— Я не продаю, — сказал Васятка и поспешил уйти.

Только в одном месте у входа толпился народ, и почти все, кто проходил, останавливались тут, нагибались и что-то разглядывали. Пошел поглядеть и Васятка. Возле будки сапожника стояла высокая женщина в длинном пальто и новых валенках и торговала семечками. Васятка остановился неподалеку и стал смотреть. Как только покупатели отходили, к мешку тотчас же устремлялись воробьи, и тогда торговка махала на них руками и кричала:

— Кыш вы, окаянные!

Но стоило ей отвернуться, как воробьи снова вскакивали на мешок и таскали семечки. Васятка видел, что из-за этих нахальных воробьев тетка сильно рассердилась, но он все-таки подошел к ней и спросил:

— Тетенька, вы не видели, тут девушка не проходила?

Тетка выплюнула шелуху и подозрительно оглядела Васятку.

— Рано тебе девушками интересоваться. Шел бы лучше в школу, чем по базару шататься.

Васятка отошел. Воробьи слетели с навеса и стали подбираться к мешку. «Какая вредная, — подумал Васятка. — Вот бы напустить на нее воробьев штук тыщу, чтобы весь мешок растащили».

Он сильно замерз и решил пойти в чайную погреться. Денег у него не было, и он сел не за стол, а к окну и стал глядеть на